15 лет трагедии Беслана. Как это было

Ровно 15 лет назад, 1 сентября 2004 года, боевики захватили школу в Беслане (Северная Осетия). Три дня они удерживали 1128 детей, их родителей и работников школы без еды и воды, требуя вывести федеральные войска из Чечни. С террористами пытались вести переговоры, но все закончилось трагедией: на третий день в здании произошли взрывы, после чего спецназ пошел на штурм. В беспорядочной перестрелке погибли 334 заложника, в том числе 186 детей. В годовщину самого страшного теракта за всю историю России «Лента.ру» поговорила с теми, кто разговаривал с террористами, и вспомнила, чем объясняли провал переговоров после трагедии.

«Масхадов засунул голову себе в задницу и заткнулся»

Таймураз Мамсуров

В 2004 году был председателем парламента Республики Северная Осетия — Алания. Двое его детей находились среди заложников. Они получили ранения, но остались живы. Мамсуров не входил в оперативный штаб, но лично знал президента непризнанной республики Ичкерия Аслана Масхадова, которого в те дни пытались привлечь к переговорам.

В то утро, 1 сентября, никакого нехорошего предчувствия ни у кого не было. Утром мы как обычно готовились. Я отправил детей в школу и поехал в университет — вручать первокурсникам зачетки и удостоверения. Когда я был там, мне позвонили, и я сразу же выехал на место. Школа была захвачена. Мне сказали по телефону, что это первая школа в Беслане, поэтому когда ехал, я уже знал, что это моя школа. Я сам в ней учился, все дети мои там учились.

Поначалу я не знал, что и думать, что там такое — пока глазами не увидел, что туда всех согнали. Там были мои дети. Установить с ними связь было невозможно. Телефонов у них с собой не было, да и не могло быть. Ну что там, десятилетние дети. Какие у них могли быть телефоны?

К школе я приехал примерно через час после того, как все началось. Там я увидел, что собрались люди, никто ничего не мог понять. Около районного отдела милиции я видел одного парня, который сумел убежать. Он рассказал, как все это произошло. После этого я отправился в администрацию района, где сам до того восемь лет проработал.

Тогда ситуация несколько прояснилась — стало понятно, что эти уроды захватили школу, что они сами не знают, чего хотят. Я сам держал в руках эту записку с идиотскими требованиями о том, чтобы Чечню оставили в рублевой зоне, чтобы она вошла в СНГ и еще какими-то маразматическими требованиями, и что они дают нам три дня на решение всех этих вопросов. Но какое СНГ за три дня? Какая рублевая зона за три дня? То есть это писали люди, которые сами не знали, чего хотят. И в конце они писали: наш президент — Аслан Масхадов, все разговоры через него.

Поскольку я не входил в оперативный штаб, который работал по своей программе, я вспомнил, что у меня было знакомство и личные контакты с Масхадовым, когда он официально был президентом Чечни, когда с ним Хасавюрты подписывали и наша тогдашняя власть признавала его великим вождем одного из регионов.

Я стал лихорадочно искать выход на него. Нашел, что в Баку у него есть официальное представительство, и там сидит некто по имени Али. Мне помогли найти его телефон, я с ним связался и рассказал ему, кто я такой и при каких обстоятельствах мы были с ним знакомы, как общались и как Осетия когда-то помогла его семье — когда ему было тяжело и когда он трясся за свою семейку. Это законы гор. Когда обращаются за помощью, когда речь идет о безопасности семьи, мы должны эту помощь оказать.

Помощь эта заключалась в следующем: его семья у нас пряталась, когда над ним сгущались тучи. Как говорится, хрен с ним самим, но когда человек попросил уберечь семью, в том числе жену, то... Мы это сделали.

Али ответил мне по телефону, что он знает обо мне, что ему Масхадов рассказывал о нашем общении. Я ему сказал, что эти шакалы прикрываются его именем, поэтому для разрешения ситуации достаточно его звонка. И пусть он этот звонок сделает.

Мне было сказано: «Да, мы сейчас будем искать его, передадим ему. Если телефон, с которого вы звоните, будет у вас, он обязательно перезвонит. Или мы что-то сообщим». С этого момента телефон стал самым дорогим предметом для меня. Но никто так и не перезвонил. Ни этот Али, ни Масхадов. Ничего он не предпринял, засунул голову себе в задницу и заткнулся. А эти уроды, которые захватили школу, за все три дня так и не получили никакого приказа — ни от Шамиля Басаева, ни от него. Поэтому все пошло так, как пошло.

Почему он [Масхадов] так поступил? Потому что он скотиной был и скотиной подох. А насчет того, что я ему помог… Я никогда не жалею, что помог человеку. Я живу по принципу: можешь — значит, сделай. Если бы мы его семью отдали на растерзание, нам что — легче было бы тогда?

После взрыва в спортзале началась большая кровавая каша. Все бросились спасать детей, спецназовцы гибли. Все кругом грохотало, стрельба была со всех калибров во все стороны. Дети разбегались. Им в спину стреляли эти шакалы. Поэтому там узнавать в лицо детей было невозможно. Все хватали кто кого мог, быстро грузили в машины скорой помощи и везли в больницы.

Своих детей я какое-то время не мог найти. Мне потом позвонили и сказали, что сына нашли в профтехучилище рядом, куда относили раненых, которые еще могли стоять на ногах. А про дочку мне вечером сказали в нашей Бесланской районной больнице, что везут ее во Владикавказ, потому что она сильно ранена. Я их в этих местах и нашел.

«Поздно ты явился. Уже все началось»

Асламбек Аслаханов

В 2004 году — советник президента России.

Когда случился Беслан, я был в командировке. В администрации президента мне сказали: «Вам сейчас там делать нечего». Тогда мне принесли список из четырех телефонов, которые принимали звонки, террористы же забрали у всех телефоны. Я посадил своих сотрудников, сказал им постоянно звонить, чтобы выйти на кого-то, с кем можно было бы говорить.

На второй день мне сказали, что по одному из номеров ответили. Тогда я сам сел на телефон. Произошел неприятный разговор. Кто вы, говорят, такие? Вы — никто, ничего в ваших руках нет, вы — шестерки российские, и так далее. Такая вот неприятная перепалка у нас произошла. Я сказал, что говорить нам сейчас не о чем, потому что мы как бабы можем друг друга оскорблять, и сказал, что готов прийти туда. Мой собеседник спросил: «А что вы можете сделать?». Я ответил, что являюсь помощником президента Российской Федерации, и он поручил мне заниматься этой проблемой. Он говорит: «Хорошо, я перезвоню».

И в этот же день, ночью уже, мне перезвонили: «Какими полномочиями вы наделены?» Я сказал, что мы готовы выпустить террористов, которые незадолго до того были задержаны на территории Ингушетии. Мой собеседник потребовал освободить террористов, которые сидят в тюрьмах. Я ответил, что об их судьбе решения принять не могу.

На другой день — это был уже третий день — я полетел на самолете в Беслан. Летел один-одинешенек в большом самолете. Когда я прилетел, встретил там [известного бизнесмена Михаила] Гуцериева и [первого президента Ингушетии, Героя Советского Союза Руслана] Аушева, которые уже побывали там и общались с террористами. В это время раздались два хлопка. Это были взрывы. Они мне говорят: «Поздно ты явился. Уже все началось». Я ответил: «Вы свое дело сделали. Теперь я что могу, то сделаю».

Когда я подъехал к школе, уже вовсю шла стрельба. Бегали родители. У мужчин было очень много оружия. Они рвались в бой, друг другу мешали. Но в первую очередь они мешали представителям наших спецслужб, в рядах которых столько человек погибло — лучших спецназовцев.

Я помню одну девочку, которая оттуда выбежала. Она первым делом побежала не к родителям, а схватила бутылку воды и начала пить. До такого состояния довели детей!

Я считаю, что жители Осетии, которые с оружием в руках лезли туда, готовые умереть, совершили большую ошибку. Потому что одно дело — спецназовцы, а другое — очумевшие от боли и страдания родители.

Уже после теракта была опасность разделения общества на мусульман и немусульман. Люди начали ссориться между собой, но мы их быстро усмирили. Я им тогда говорил: «Как вам не стыдно! Вокруг столько горя, страдания, а вы начинаете искать виновных. Виновных потом будем искать».

Честное слово, вспоминать это и сейчас очень тяжело. Я бывал во многих ситуациях и видел много смертей, принимал участие во многих операциях, но я не видел настолько профессиональных действий, как со стороны наших спецназовцев там, когда они подставляли свою грудь, чтобы пули не попали в детей.

«Весь зал был забит женщинами, детьми, стариками»

Руслан Аушев

Президент Республики Ингушетия с 1993-го по 2002 год. Был единственным, кто вошел в захваченную школу и общался с боевиками с глазу на глаз. Аушев договорился об освобождении 26 заложников — грудных детей и женщин. Выдержка из протокола допроса Руслана Аушева от 14 сентября 2004 года была опубликована в «МК».

Примерно в 14 часов 2 сентября 2004 года я один пошел в захваченную боевиками школу №1, заходил со стороны железнодорожного полотна. Во дворе школы меня встретили два боевика в масках, провели в здание школы. Когда я вошел в здание, мне набросили на голову кусок темной материи, чтобы я не мог смотреть по сторонам. Меня провели в пустой кабинет на втором этаже здания, посадили на стул и велели ждать. Через некоторое время вошел мужчина лет 30 на вид, без маски, с пышной бородой, без усов, с крупными чертами лица. Я поинтересовался, как его называть, он сказал: «Зови меня Расул». Этот человек заявил, что отряд прибыл в Беслан по приказу Шамиля Басаева.

Я попросил показать мне заложников в спортзале, Расул разрешил, затем я в сопровождении Расула и двух боевиков направился в спортзал. Оказалось, что захваченные люди располагались не только в спортзале школы, но и в комнатах, прилегающих к спортзалу, в душевых, раздевалках, причем людей было очень много — они стояли впритык друг к другу, многие держали на руках грудных детей. Когда меня провели в помещение спортзала, то, что я увидел, меня потрясло: весь зал был забит женщинами, детьми, стариками, которые сидели, лежали, стояли, в помещении была жуткая жара, дети были раздеты. По моим прикидкам, в здании школы находилось не менее тысячи заложников.

Затем террористы показали мне трупы расстрелянных заложников. Это были мужчины разного возраста. Трупы были выброшены из окна второго этажа на землю. О количестве расстрелянных мне сказал кто-то из боевиков — их было 21.

Когда я стал просить боевиков дать заложникам воды и хлеба, Расул заявил, что заложники добровольно объявили сухую голодовку и в подтверждение привел ко мне директора школы. Женщина лет 55 была в страшно подавленном состоянии. Она сказала мне, что в школе находится 1200 захваченных людей. Расул, услышав это, поправил ее, заявив, что в школе удерживается 1020 человек.

«Наше терпение на пределе. Если вы не свяжетесь с нами, мы расстреляем 20 человек»

Виталий Зангионов

В 2004 году был штатным переговорщиком управления ФСБ по Республике Северная Осетия — Алания. 26 января 2006 года дал показания на заседании Верховного суда Северной Осетии по делу единственного захваченного в Беслане живым террориста Нурпаши Кулаева.

1 сентября рабочий день у нас начинается в 8:45. В 9:35 приблизительно мне позвонил начальник управления, пригласил меня в кабинет. Я могу ошибиться где-то минут на пять-десять, могут быть неточности. Сказал, что в Беслане захвачена школа неустановленными преступниками. И мы в составе оперативно-следственной группы выдвинулись в Беслан. Есть ситуация такая — это оперативная работа, я являюсь штатным переговорщиком, на тот момент являлся, по управлению. Прошел подготовку на базе высших курсов КГБ СССР, потом на базе внешпрофподготовки, проходил ФПК по той же проблематике. Таких переговорщиков в управлении два. На тот момент оказался на месте я. Я приехал вместе с [главой управления ФСБ по Республике Северная Осетия — Алания Валерием] Андреевым в Беслан, где мне была поставлена задача установить контакт с преступниками.

К моему приезду была записка уже, где был указан телефон. Записку я не читал, но суть ее была изложена на коротком совещании, которое провел Андреев, где присутствовал и я. Он сказал, что они требуют четырех [человек], если мне память не изменяет: Аслаханова, Рошаля, Зязикова и Дзасохова. Или, может быть, Аслаханова не было. Я вот эту деталь не помню. Потому что потом, в разговоре, они требовали Аслаханова тоже, но саму записку я не видел.

Мы начали звонить по этому телефону. Телефон молчал, он был выключен. Это было, может быть, часов в десять 1 сентября. Вместе со мной эта задача была поставлена сотруднику прокуратуры, сотруднику МВД. Мы привлекли к установлению контакта еще и муфтия республики, с тем чтобы они обращались на разных языках к ним. Мы подогнали близко очень к школе машину ГИБДД. На каждое обращение на чеченском, на арабском языке домовладение — я не помню фамилию парня, в дом которого загнали машину — обстреливали. На контакт не выходили.

Где-то в районе 15 часов мы не покидали эту зону, мы подошли к саманному дому прямо напротив школы, спортзала. И со стороны школы бежала женщина. Вот она бежала наискосок — к этой женщине бежал мужчина — Мамитова, по-моему. Сотрудник прокуратуры был ранен уже там, но он не ушел оттуда, и забрал записку. Он передал эту записку мне. В этой записке было написано следующее: «Наше терпение на пределе. Если вы не свяжетесь с нами, мы расстреляем сейчас 20 человек».

В промежутке между тем, как я получил записку и из школы вышла женщина, прозвучало в школе два хлопка, и была стрельба внутри школы. Промежуток 20-25 минут максимум. Я оттуда прямо связался с преступниками, назвал себя представителем руководства республики — это по легенде. Речь шла о том, что мы не можем с вами до сих пор установить контакт, потому что номер телефона, который передали, не работает, заблокирован. На что в грубой очень форме, с матом трехэтажным, было сказано: «Вот сейчас я расстрелял двадцать человек и еще двадцать взорвал в классе. Если в течение трех часов вы не представите нам... — и называет Аслаханова, Рошаля, Зязикова и Дзасохова, — то я расстреляю еще двадцать человек. Времени у меня много и заложников — тоже».

Я им говорю, что речь идет о том, что мы не были готовы к такому повороту событий, этих людей здесь, на месте, нет, их надо собирать. Они говорят: «У нас много времени. Мы дня три будем ждать, когда вы соберете их». Я в ходе этого звонка предупредил их, попросил не причинять вреда заложникам, выдвинуть какие-то требования. Мне сказали: «Никаких требований у нас нет. У нас есть одно требование — это Аслаханов, Зязиков, Рошаль и Дзасохов, и больше никаких требований».

Потом мы выдвинулись оттуда, приехали, я доложил своему руководству. У меня в функциональных обязанностях как переговорщика есть одна задача — установить психологический контакт, выяснить требования, хотя бы приблизительно составить психологический портрет преступников. <...> Но, к великому сожалению, за два дня, скажем, или три дня, которые я звонил, пытался установить психологический контакт, установить его не представилось возможным. Потому что на любые предложения, которые были мною им переданы, в том числе и коридор, в том числе и деньги, в том числе и живой щит, они в грубой форме отвечали матом, оскорбляли, унижали и говорили, что они приехали сюда не за деньгами, они приехали сюда не за тем, чтобы их шантажировали, что-то предъявляли. И единственное, что они просили, это вот этих четверых — и все. Никаких требований они не выдвигали.

«Из дома позвонили, плачут: "Ахмед, они начали штурм..."»

Ахмед Закаев

Был премьер-министром непризнанной Республики Ичкерия и доверенным лицом ее президента Аслана Масхадова. Закаев во время захвата школы находился в Лондоне, где получил политическое убежище (в России его обвиняют в создании бандформирований и добиваются его экстрадиции). Через него журналистка Анна Политковская пыталась выйти на Масхадова. Спустя несколько лет он рассказал об этом в интервью «Коммерсанту».

1 сентября, когда мне позвонила Анна Политковская, я представления не имел, что происходит. <...> «Ахмед, если там хоть одна капля детской крови прольется, это катастрофа. Масхадов, ты — я не знаю, что вы делаете или что вы сделаете, но вы должны что-то сделать...». Я говорю: «Аня, успокойся. Давай просто узнаем сначала». По прессе выходило, что заложников было 300 человек, говорили, что неизвестные захватили, условий никаких не выдвигают.

То есть я говорю: «Аня, если это какие-то люди из Саудовской Аравии пришли, требуют у России чего-то и захватили школу, что мы можем сделать? Давай разберемся сначала, что там происходит». Ведь поначалу никто не знал. Прошла ночь. На второй день мне позвонил Руслан Аушев: «Вот Александр Дзасохов [в 2004 году — президент Северной Осетии — Алании] сидит, хочет с тобой переговорить». Дзасохов просит: «Ахмед, свяжись с Масхадовым, пусть вмешается». Мы договорились, что завтра утром они со мной свяжутся. Я нашел Аслана, рассказал ему, он говорит: «Немедленно выезжай, вылетай, делай, что можешь, что хочешь, и скажи им, что я готов выехать туда. Короче, дайте мне туда добраться. Никаких условий, ничего, но мы должны предотвратить эту провокацию». Он был очень встревожен.

После разговора с Асланом, уже 3 сентября, я связался с Александром Дзасоховым и сказал: «Скажите, куда я должен прилететь. В Москву, в Беслан, в Минеральные Воды, в Тбилиси. Я сейчас же вылетаю. Без всяких гарантий. Я поеду, привезу в Беслан Масхадова». Дзасохов в ответ: «Мне нужно два часа. Спасибо, я другого от тебя, от Аслана не ожидал, мне нужно два часа, чтобы решить вопрос». <...> У меня было очередное интервью «Би-би-си», уже все журналисты знали, что у меня были контакты с Масхадовым, что я разговаривал с Дзасоховым, радио это передало. Я ждал звонка — куда мне лететь. Минут 20 всего прошло после разговора, и мне уже из дома позвонили, плачут: «Ахмед, они начали штурм...»