В воскресенье власти Армении опубликовали имена еще 77 военнослужащих, погибших в ходе конфликта, который здесь откровенно называют Второй Карабахской войной. Теперь официальный мартиролог состоит из 710 имен — но люди, которые пришли проститься с близкими на ереванском Кладбище Героев, рассказывают о переполненных моргах и пока не опознанных телах. Многие из погибших — солдаты-срочники, оказавшиеся на передовой в первые дни войны. Их приходится хоронить в закрытых гробах.

Кладбище Ераблур (в переводе «три холма») находится на окраине Еревана. Туристы или иностранные делегации сюда вряд ли доберутся; это место для своих. В 1988 году здесь начали хоронить убитых на Карабахской войне, через несколько лет Ераблур получил статус официального воинского мемориала. В народе его называют Кладбищем Героев: на могильных плитах можно увидеть имена, известные каждому армянину, но считается, что все лежащие здесь — равны. 

Мы с корреспондентом ТАСС Михаилом Скамьиным проходим по небольшой аллее и видим три десятка свежих могил, засыпанных охапками цветов. И это только на одном участке. Рядом готовят еще одну — почва на «трех холмах» каменистая, лопата ее не возьмет, поэтому могилы здесь роют специальным бульдозером, поднимая облака пыли.

«Каждый военнослужащий, погибший в бою, имеет право быть похороненным здесь. Потому что каждый такой человек — герой,— негромко объясняет седой Егиш.— Конечно, родители часто отказываются — хоронят на других кладбищах, где уже лежат члены семьи. Или они вообще не из Еревана, зачем им сюда ездить каждый раз. Но предлагают — всем». Егиш подходит к одной из свежих могил; по армянскому обычаю кладет на цветы небольшой черный диск угля и поджигает его. Выбрасывая сноп искр, уголь за несколько секунд прогорает. Тогда Егиш бросает на раскаленное основание зерна ладана — и в небо поднимается столбик белого дыма.

«Здесь лежит мой друг, Юра Аперян,— рассказывает мужчина.— Мы еще во время Карабахской войны познакомились, он был легендарный разведчик, герой. Думаю, каждый, кто тогда воевал, о нем слышал. В последние годы у него онкологическое заболевание было, он химиотерапию проходил. Но вот война началась — снова пошел на фронт. Под Джебраилом их накрыло ''Градами''. Насколько мне известно, больше 30 человек погибло». Егиш ведет нас к другой могиле: «А это Карен, совсем молодой был парень. Сын моего друга. Можно сказать, племянник». С 27 сентября у Егиша погибло 12 человек — родственников и друзей. 

Я вчера тоже был здесь,— рассказывает мужчина, пока мы возвращаемся к входу в пантеон.— Весь день похороны шли, просто по расписанию. Каждые полчаса здесь человека хоронили».

Сегодня на 14:00 назначены похороны сразу трех солдат. На площадке у церкви стоят катафалки, накрытые красно-сине-оранжевыми флагами Армении; под навесами, защищаясь от палящего солнца, сидят родственники. Женщины плачут и держат друг друга под руки. Мужчины безостановочно курят. Мы не решаемся заговорить с ними и подходим к человеку, который стоит чуть поодаль. На лацкане его пиджака блестит маленький значок — государственный флаг. Саак Асатрян работает в администрации Давташенского района Еревана. «Мы занимаемся поддержкой семей, где потеряли детей в эту войну,— рассказывает он.— Решаем все вопросы, помогаем всем, чем можем. Каждая такая смерть — это наша общая скорбь. Вот с этой семьей мы 20 дней искали парня, Альберта Дадояна. Я за это время стал сам как член семьи — не мог не прийти на его похороны».

— Почему «искали»? Он пропал без вести?

— Нет, там другая история... Он был солдат-срочник, 20 лет всего, ему оставалось два месяца в армии. Службу проходил в Мартакертском районе, в войсках ПВО. 

И когда на нас напали, такие части были для Азербайджана главной целью. Он в первые же дни погиб, но из-за этих бомб и снарядов многие тела не могут опознать. 

Поэтому мы долго его искали в разных моргах, делали анализ ДНК, пока точно не убедились, что это он.

На площади собралось около трехсот человек. Солдаты с траурными повязками на рукавах проносят три большие фотографии — на них улыбаются совсем молодые парни. Потом из катафалков выносят три гроба — два из них закрыты. Родные обступают гробы: пожилые женщины рыдают и причитают, мужчины вытирают глаза. Священники с кадилом обходят гробы и читают молитву, все крестятся. Во время минуты молчания я вспоминаю, как страшно было те десять минут, которые мы с коллегами провели на линии фронта в Мартакерте — где погиб Альберт Дадоян.

Мы подходим к группе совсем молодых парней. Нарек скупо рассказывает, что сегодня пришел проститься с приятелем — «не из нашей компании был, но мы его знали». А до этого он похоронил на Ераблуре двух близких друзей — Айка Саакяна и Мхитара Галеяна. Оба были призывниками, служили срочную.

— Айк был самым моим близким другом, мы как родные братья всегда. Ему было 19 лет, а кличка — Рыжик, его все так звали, даже офицеры. Даже на могильном камне так и написали.

Нарек долго молчит.

— Знаете, у него такие таланты были... Вот он придумал собственный алфавит, нарисовал 32 буквы, представляете? У него даже была наколка на руке — слово из четырех букв его собственного алфавита. Он только не успел нам подробно объяснить, что это значит. Теперь никогда уже не узнаем.

Мхитару и Рыжику оставалось служить меньше ста дней, когда началась война.

— Они уже в «стодневке» были, мы все их ждали домой. В первый день войны, 27 сентября, мы все сидели с друзьями — и Рыжик нам позвонил из армии. Мы разговаривали по громкой связи. Друг, тоже Нарек, сказал — вот, война началась, мы собираемся в военкомат пойти, чтобы нас отправили к вам, на фронт.

А Рыжик оттуда говорит: «Не надо никуда ехать, это моя доля, не ваша. Живите дальше». 

— Тот, другой Нарек, давно собирается ехать за границу, в университет. Поэтому учит английский. И Рыжик ему сказал: «Давай, учи свой английский и живи дальше. Я тут все сделаю, что нужно, за нас всех.

И еще в предпоследний свой день он позвонил деду, тоже говорил по громкой связи, про своего родного брата Геворга: «Передайте Геворгу, чтобы ноги его не было здесь, на войне. Я здесь стою, значит, вы там должны спать спокойно». Это мы все слышали своими ушами.

Конечно же, у парня по кличке Рыжик была девушка.

— Они пять лет с Луизой дружили, хотели уже после армии пожениться. У Рыжика вообще столько планов было, собирался в институт пойти... И самый последний звонок перед смертью он сделал подруге. Сказал, сходи в собор Георгия Просветителя, зажги там три свечи — за нас с тобой и за наши мечты. Она так и сделала. 

Поэтому, когда пришло сообщение, что Айк погиб, девушка плакала и говорила: «Я ведь все так и сделала, как он просил, почему же он не вернулся?» 

— Мы ей объясняем, что он теперь превратился в ангела и будет хранить ее всю жизнь. Знаете, когда он садился в автобус, чтобы уехать в армию, он смеялся и из окна нам кричал — «Я ваш ангел-хранитель».

Мхитар и Рыжик погибли 1 октября, под Гадрутом.

— Нам рассказали потом — их расположение накрыл «Град», но они уцелели. Но там сильно ранило одного севанского парня, Абика. Один осколок в левый глаз попал, ногу разворотило... И еще его стеной завалило. Они с Мхитаром вдвоем начали его вытаскивать, а тут обстрел продолжился. Тогда они упали на него, закрыли телами. Так их и нашли.

Парней похоронили на кладбище рядом. В день панихиды спасенный ими Абик вышел из комы — искалеченный и без одного глаза.

— У нашего друга Айка...нет, я не хочу рассказывать. У него были ужасные травмы. А Мхитара смогли опознать только через ДНК. У него были зеленые глаза, запоминающиеся. И вот по этим глазам его приблизительно опознали родные. Потом сделали ДНК-анализ и выяснили, что это точно он.

Я прошу у Нарека фотографию друга для публикации. Он достает телефон и открывает в инстаграме страницу @_rijik.

Есть что-то омерзительно неправильное в мире, где 19-летние парни с аккаунтом в инстаграме погибают на войне.

Прощаясь, Нарек повторяет задумчиво: «Представляете, человек придумал 32 буквы. И так и не успел нам рассказать об их значении...».

Чтобы понять его чувства, надо быть армянином. Или хотя бы знать, что величайшим армянином в истории этот народ считает Месропа Маштоца — человека, который создал армянский алфавит.

На кладбище гробы опускают в могилы, почетный караул стреляет в воздух, военный оркестр играет гимн Армении. Егиш достает сигареты. «Когда мы искали тело племянника, мы по разным моргам ходили. И вот я зашел в одну комнату — а там везде убитые, везде. Я сам войну прошел, я мертвых не боюсь. Но там было очень горько, что столько парней молодых погибли. Я спросил у работника морга, сколько их там. Он говорит, сто сорок человек. А сколько таких моргов...— мужчина закуривает.— Но вы все равно не понимаете меня сейчас. Пока не увидел этот морг — никогда не поймешь, о чем я хочу сказать».

Мы уходим. У машины Егиш смачивает водой тряпку и дает нам — вытереть обувь, покрытую серой пылью с «трех холмов». Такого же цвета, как пепел возле сгоревшего бронетранспортера, который мы видели у Мартакерта.

Александр Черных, Ереван